Введение
Вызовы, брошенные мировому сообществу в лице коронавирусной инфекции, вынудило законодателя все стран принимать ответные меры в том числе и законодательного характера. Не стала исключением в этом вопросе и Россия. В короткие сроки Государственная дума Российской Федерации и Совет Федерации Российской Федерации приняли пакет законов, направленных на исполнение инициатив Президента по поддержке граждан и экономики страны в условиях распространения коронавирусной инфекции. Кроме этого, в части противодействия распространению коронавирусной инфекции были внесены изменения в Кодекс об административных правонарушениях Российской Федерации (далее – КоАП РФ) и Уголовный кодекс Российской Федерации (далее – УК РФ).
Поспешность принятых решений не могла не сказаться на качестве законодательных нововведений, которые помимо своей пробельности и коллизионности привели к конкуренции целого ряда норм уголовного и административного права, что с одной стороны затруднило правоприменение указанных норм уголовного и административного права, а с другой стороны поставило под угрозу реализацию принципов законности, справедливости и соразмерности наказания административного и уголовного наказаний.
Цель исследования заключается в выявлении пробелов, коллизий и конкуренции норм административного и уголовного права в части противодействия распространению коронавирусной инфекции на территории Российской Федерации.
Материалы и методы исследования
Эмпирической основой исследования послужили труды отечественных правоведов и нормы отечественных систем уголовного и административного права. Основные методы исследования: сравнительно-правовой и структурно-функциональный.
Результаты исследования и их обсуждение
Развитие отечественного законодательства в части противодействия распространению коронавирусной инфекции не привело к появлению новых узкоспециализированных норм, напротив, изменению подверглись нормы, которые уже имели место в российском законодательстве. В частности, была пересмотрена такая правовая категория, как «санитарно-эпидемиологические правила». Подобный подход законодателя представляется нам вполне оправданным, поскольку задача состояла в создании эффективного нормативного базиса, который бы позволил оперативного реагировать, как на актуальные угрозы, так и перспективные.
Изменения нормы о «санитарно-эпидемиологических правилах» (статья 236 УК РФ) выразились в следующем: ч. 1 ст. 236 УК РФ дополнилась формулировкой «либо создавшее угрозу наступления таких последствий» [1], даже не обращаясь к полному тексту пункта, а лишь исходя из лингвистической формулировки, становится очевидным, что состав преступления по этой статье становится смешанным, сочетая признаки материального и формального составов (формально-материальный состав). Состав данного преступления является составом с альтернативными последствиями. Для оконченного состава преступления достаточно, если наступит одно из альтернативно предусмотренных последствий (массовое заболевание или отравление людей, либо наступит угроза наступления таких последствий) [2, с. 201].
Следует обратить внимание на тот факт, что уголовно наказуемое деяние, предусмотренное ч. 1 ст. 236 УК РФ, характеризуется неосторожной формой вины, что исключает возможность привлечения лиц за неоконченное преступление в связи с тем, что исходя из законодательных положений институт неоконченного состава преступления характерен лишь для умышленных общественно опасных деяний [3, с. 37]. В тоже время конструкция формально-материального состава ч.1 ст. 236 в части «… создания угроз наступления таких последствий» указывает на то, что преступление не является законченным [4, с. 20]. Таким образом, налицо формально-логическое противоречие, которое делает невозможным правомерное применение данной нормы.
Примером, невозможности юридически корректного совмещения неосторожной формы вины и неоконченного преступления выступает следующий пример из судебной практики, когда судом первой инстанции неверно были квалифицированы действия подсудимого, фактически повлекшие лишь легкий вред здоровью потерпевшего, в качестве покушения на неосторожное убийство, совершенное в результате преступной небрежности. В данной ситуации Президиум Ростовского областного суда обоснованно указал по делу, что «в соответствии с законом покушение возможно только при совершении умышленного преступления…» [5, c. 112].
В связи с вышесказанным, единственно правильным, по-нашему мнению, будет внесение изменений в ч.1 ст. 236 УК РФ в части устранения уголовной ответственности за создание угрозы наступления таких последствий [6, с. 542]. При этом хочется отметить, что речь не идет о декриминализации деяния, представляющего повышенную общественную опасность, а как уже говорилось выше, лишь об устранении формально-логического противоречия, делающего невозможным правомерное применение ст. 236 УК РФ в ее нынешнем виде.
В продолжение сказанного стоит заметить, что законодатель имеет своем арсенале норму административного права – ст. 6.3 КОАП РФ [7], которая по своему назначению схожа с анализируемой статьей. При этом, ст. 6.3 КоАП РФ имеет иной состав – формальный (в части первой). Несмотря на расхожее мнение, наличие формального состава в ч. 1 «Нарушение законодательства в области обеспечения санитарно-эпидемиологического благополучия населения, выразившееся в нарушении действующих санитарных правил и гигиенических нормативов, невыполнении санитарно-гигиенических и противоэпидемических мероприятий» указанной нормы вовсе не свидетельствует о большей общественной опасности административного правонарушения. Сложившаяся ситуация представляется двусмысленной, поскольку совершаемые противоправные действия можно квалифицировать и как административное правонарушение и как уголовное преступление. Также следует отметить, что ч. 2 ст. 6.3 КОАП РФ содержит квалифицирующий признак в виде «совершения правонарушения в период режима чрезвычайной ситуации или при возникновении угрозы распространения заболевания», которого нет в ст. 263 УК РФ. По-нашему мнению, именно этот признак мог бы лечь в основу разграничения административного и уголовного составов.
Таким образом, части 1 и 2 статьи 6.3 КоАП РФ конкурируют с частями 1 и 3 ст. 236 УК РФ. Причем конкуренция в данном случае абсолютна, без наличия разграничительных признаков в упомянутых тождественных составах.
Вопросы конкуренции административных и уголовных норм различными учеными предлагается разрешаться по-разному. Существует две позиции на этот счет. Одни считают, что имеет место приоритет уголовного права над административным в ситуации их коллизии [8, с. 116]. Так, например, было устроен КОАП РСФСР, где в ст. 10 закреплялось, что «Административная ответственность за правонарушения, предусмотренные настоящим Кодексом, наступает, если эти нарушения по своему характеру не влекут за собой в соответствии с действующим законодательством уголовной ответственности» [9]. Противоположная точка зрения сводится к тому, что при «дублировании» ответственности – когда одни и те же деяния предусмотрены и в УК РФ как преступления, и в КОАП РФ как административные правонарушения, приоритет должен отдаваться закону, предусматривающему менее суровые меры» [10, с. 420].
Некоторые материалы судебной практики, показывают, что суды также отдают приоритет административному законодательству над уголовным. Так, в п. 8 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 12.03.2002 № 5 «О судебной практике по делам о хищении, вымогательстве и незаконном обороте оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств» разъясняется: «в случаях, когда допущенное лицом административное правонарушение (например, нарушение правил хранения или ношения оружия и боеприпасов, их продажи, несвоевременная регистрация и перерегистрация оружия и т.п.) содержит также признаки уголовно наказуемого деяния, указанное лицо может быть привлечено лишь к административной ответственности» [11].
Говоря о санитарно-эпидемиологической специфике данного вопроса, следует отметить, что в судебной практике не существует единого подхода к определению критерия массовой заболеваемости. Однако значительная часть судов ориентируется на критерий массовости заболеваний, установленный Постановлением Главного санитарного врача РФ от 04.02.2016 № 11 «О представлении внеочередных донесений о чрезвычайных ситуациях санитарно-эпидемиологического характера» [12], который определен в размере не менее 5 заболевших, а в отдельных случаях – 2 заболевших. Таким образом, в случае заболевания или отравления не более двух лиц, правонарушитель будет привлечен по ст. 6.3 КоАП РФ, а в случае массового заражения – по ст. 236 УК РФ. Однако такое условие не позволяет отграничить ч.2 ст.236 УК РФ и ч. 3 ст. 6.3 КоАП РФ, где в виде общественно опасных последствий фигурирует смерть человека. Возникает ситуация, когда за одно и то же деяние у правоприменителя есть альтернатива выбора между уголовным и административным наказанием. Очевидно, что административная ответственность по ч. 3 ст. 6.3 КоАП РФ не отвечает целям правосудия. По-нашему мнению, действия, которые повлекли смерть человека необходимо оценивать в рамках уголовного права. Также следует отметить, что в случае, когда противоправное деяние совершено должностным лицом юридического лица, то «привлечение к уголовной ответственности должностного лица в силу ч. 3 ст. 2.1 КоАП РФ не может служить основанием для освобождения юридического лица от административной ответственности» [13].
Другим примером конкуренции административных и уголовных норм в части противодействия распространению коронавирусной инфекции выступают статьи 207.1 и 207.2 УК РФ, в которых речь идет об ответственности за распространение заведомо ложной информации об обстоятельствах, представляющих угрозу жизни и безопасности граждан, и (или) о принимаемых мерах по обеспечению безопасности населения и территорий, приемах и способах защиты от указанных обстоятельств.
При этом ответственность за схожее деяние предусматривается и в ст. 13.15 КоАП РФ, однако субъектный состав в данных противоправных деяниях отличается. Общеизвестно, что уголовной ответственности юридические лица не подлежат, а потому ст. ст. 207.1 и 207.2 УК РФ предусматривают ответственность для физических лиц, в том числе и для должных лиц организаций, в то время, как ст. 13.15 КоАП в ч. ч. 10.1 и 10.2 устанавливает ответственность для юридических лиц.
Однако ключевой особенностью в разграничении административной и уголовной правовой нормы является отнесение совершенного деяния (в части его объективной стороны) к конкретному виду ответственности. Так, исходя из буквального толкования ст. ст. 207.1, 207.2 УК РФ и ч. 9 ст. 13.15 КОАП РФ, можно сделать следующий вывод: в диспозиции ст. 207.1 УК РФ не содержится общественно опасных последствий, а указывается только на само деяние (формальный состав), следовательно для привлечения к уголовной ответственности достаточным является наличие самого противоправного действия. Однородная по непосредственному объекту статья 207.2 УК РФ в своей диспозиции имеет общественно опасные последствия в виде причинения по неосторожности вреда здоровью человека. Согласимся здесь с мнением Е.В. Безручко и Н.Г. Осадчей, полагающими, что «причинно-следственная связь между распространением недостоверной информации и последствиями, указанными в ст. 207.2, является сложно доказуемой [14, с. 55], а потому по-нашему мнению, во избежание злоупотреблений данной нормой со стороны судов требуется либо более четкая законодательная регламентация данного состава преступления, либо разъяснительная работа со стороны Верховного суда РФ.
Таким образом, составы уголовных норм разграничены четко. Смежная административная норма ч. 9 ст. 13.15 КоАП РФ так же не содержит в своем тексте указания на наступление общественно опасные последствия (речь идет лишь об угрозе причинения вреда жизни и (или) здоровью граждан, имуществу, угрозе массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности либо угрозе создания помех функционированию или прекращения функционирования объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры, кредитных организаций, объектов энергетики, промышленности или связи).
Публичный характер совершаемых противоправных деяний присутствует в обеих нормах, при этом тот факт, что в диспозиции ст. 207.1 УК РФ не упоминаются средства массовой информации и информационно-телекоммуникационные сети, как средство распространения информации, как это предусмотрено объективной стороной ч. 9, ст. 13.15, сути дела не меняет, поскольку Президиум Верхового суда в своем обзоре судебной практики одним из признаков публичности выделяет: использование (для распространения информации) средств массовой информации, информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе мессенджеров (WhatsApp, Viber и других), в массовой рассылке электронных сообщений абонентам мобильной связи, распространении такой информации путем выступления на собрании, митинге, распространения листовок, вывешивания плакатов и т.п. [15]. Основанием же отграничения в данном случае уголовного состава от административного по мнению Верховного суда РФ заключается в том, что публичный характер распространения заведомо ложной информации может проявляться не только в использовании для этого средств массовой информации и информационно-телекоммуникационных сетей, но и в распространении такой информации путем выступления на собрании, митинге, распространения листовок, вывешивания плакатов и т.п.
По-нашему, мнению это разъяснение со стороны Верховного суда РФ, во-первых, нисколько не снимает вопрос о конкуренции административных и уголовных норм в части, где субъект совершения правонарушения или преступления использует для распространения противоправной информации СМИ или сеть Интернет. Во-вторых, возникает вопрос о том, в каком случае выше общественная опасность, когда информация распространяется через СМИ или сеть Интернет, либо, когда она озвучивается, например на собрании в очном режиме? Не оспаривая того факта, что при очном взаимодействии возможность оратора влиять на сознание и волю участников возрастает, тем не менее очевидно, что в первом случае аудитория по своей численности может во много раз превосходить, любые очные собрания, митинги и пр. В этом случае непонятна логика Верховного суда РФ, посчитавшего распространение недостоверной информации на очных встречах, как несущих большую общественную опасность и, что, следовательно, должно квалифицироваться, как уголовное преступление. И в третьих, в этой связи, нельзя не упомянуть собрания проводимые в онлайн-режиме при помощи камер и микрофонов, обладающие одновременно, как признаками онлайн-коммуникаций и очных встреч, и тем самым одновременно повышающие степень вовлеченности человека в обсуждении тех или иных вопросов и упрощающие доступ к таким встречам для неограниченного круга лиц (такие как, Zoom, Google Meet, Skype и пр.). Здесь возникает вопрос, как в этом случае следует квалифицировать содеянное, поскольку граница между административным и уголовным составами становится еще призрачнее.
Приведем примеры из судебной практики демонстрирующие проблемы применения судами норм административного и уголовного права в части распространения заведомо ложной информации о коронавирусной инфекции на территории РФ.
Так, Пользователь в группе социальной сети опубликовал комментарий, содержащий утверждение об отсутствии коронавирусной инфекции. Полиция установила, что сообщение размещено в открытой группе с большим количеством подписчиков, пользователи группы активно просматривали и комментировали его, впоследствии было возбуждено административное дело по ч. 9 ст.13.15 КоАП РФ. Суд признал гражданина виновным и назначил административное наказание в виде штрафа. В мотивировочной части судебного постановления суд пришел к выводу, что гражданин знал о недостоверности сообщения и его действия могли спровоцировать реальную общественную опасность в виде угрозы массового нарушения общественного порядка [17].
В другом примере имеет место назначение уже уголовного наказания. Гражданин разместил в чате мессенджера «WhatsApp» видеозапись о том, что на авиарейсе, которым он летел в период пандемии, пассажиров обеспечили защитными комбинезонами только перед выходом из самолета, охарактеризовал действия работников госучреждений и органов нелепыми, рассчитанными на внешний эффект, не отражающими истинное положение дел с использованием средств индивидуальной защиты. Суд установил, что гражданин знал о недостоверности информации и решил, что его действия дискредитируют деятельность госучреждений и органов по борьбе с коронавирусом, провоцируют панику среди населения области. Суд квалифицировал действия гражданина по ст. 207.1 УК РФ, но учел его личность, иные смягчающие обстоятельства и снизил наказание ниже низшего предела [18].
Приведенные примеры, во-первых, не позволяют явным образом отграничить уголовный состав преступления от административного правонарушения, поскольку действия правонарушителей вполне можно было квалифицировать и по ч. 9 ст. 15.13 и по ст. 207.1 УКР РФ. Во-вторых, одним из обязательных признаков объективной стороны указанных составов – выступает распространение заведомо недостоверной общественно значимой информации под видом достоверных сообщений. И если трактовка «заведомо ложной информация» особого труда не представляет, то трактовка «распространение информации под видом достоверных сообщений» не столь очевидна. Президиум Верховного суда РФ предлагает так трактовать данное понятие: «…о придании ложной информации вида достоверной могут свидетельствовать, например, формы, способы ее изложения (ссылки на компетентные источники, высказывания публичных лиц и пр.), использование поддельных документов, видео- и аудиозаписей либо документов и записей, имеющих отношение к другим событиям» [15]. Наличие данного обстоятельства не усматривается в материалах анализируемых дел, что позволяет говорить о том, что судом не были исследованы данные обстоятельства, являющиеся обязательным признаком объективной стороны, как административного правонарушения, так и уголовного преступления.
Заключение
Таким образом, в анализируемых статьях, направленных на противодействие распространению коронавирусной инфекции, мы наблюдаем тесное переплетение норм уголовного и административного права, приводящее к их конкуренции. В связи с чем возникает потребность в их разграничении, поскольку существование обозначенных в работе норм уголовного и административного право в их нынешнем виде способно существенно затруднить применение их судами, а также создает угрозу нарушения таких базисных принципов уголовного и административного права, как принципов законности, справедливости и соразмерности.