Введение
Посткризисное развитие российской экономики характеризуется полным исчерпанием потенциала экспортно-сырьевой модели экономического роста, что выражается прежде всего в ее неспособности обеспечить необходимый динамизм и качественное развитие. Эта модель является результатом проведенных в 90-е прошлого века радикальных рыночных реформ, известных как «шоковая терапия», основанная на рекомендациях неолиберального «Вашингтонского консенсуса». Несмотря на теоретическую критику либерально-монетаристской модели рыночного реформирования и практические свидетельства ее несостоятельности, в своих основных моментах она продолжает определять макроэкономическую политику российского государства. Чем определяется приверженность российского регулятора либеральным принципам в области экономической политики? Ответ на этот вопрос тесно связан с идеологическими предпочтениями правящего класса, сформировавшимися в позднесоветский и постсоветский периоды, однако, он имеет и объективное обоснование, обусловленное местом России в капиталистической миросистеме.
Цель исследования
Современная экономическая политика российского государства, направленная на финансовую стабилизацию и бюджетную консолидацию, не может обеспечить достижение национальных целей и стратегических задач развития Российской Федерации на период до 2024 года, поставленных Президентом вскоре после своего переизбрания. Ускорение технологического развития, обеспечение темпов экономического роста выше среднемировых и решение на этой основе накопившихся социальных, экологических и демографических проблем требуют смены парадигмы экономической политики. В статье ставится цель рассмотреть взаимосвязь экономической теории и экономической политики в контексте состояния и тенденций развития российской экономики.
Материал и методы исследования
Анализ взаимосвязи экономической теории и экономической политики в контексте состояния и тенденций развития российской экономики может быть проведен на основе политэкономического подхода с использованием общенаучных методов познания.
Имеется обширная литература по критике либерально-монетаристской модели реформирования российской экономики. При этом в начале рыночных преобразований критика шла по линии методолого-теоретических основ монетаризма и неадекватности его рекомендаций российским условиям. В частности, С.Ю. Глазьев утверждает, что М.Фридмен дополнил нереалистичные аксиомы неоклассики предпосылками, еще более далекими от экономической реальности любой страны. Опираясь на факты, он приходит к выводу, что «придуманная полвека назад в США монетаристская теория применяется исключительно для внешнего потребления зависимыми странами. Выражаясь современным языком, она применяется денежными властями США в качестве когнитивного оружия, поражающего сознание элиты туземных стран в целях навязывания им нужной американскому капиталу макроэкономической политики» [1, с. 10]. Еще одним важным основанием критики либерально-монетаристской модели реформирования российской экономики выступает игнорирование особенностей хозяйственного строя России. То, что выбор теоретического основания и практических мер развития страны должен определяться «историческим наследием страны, в том числе достигнутым в предыдущий период уровнем экономического развития и социальной обеспеченности граждан», с начала реформ говорил С.С. Дзарасов, доказывая, что применение рецептов монетаризма приведет к провалу реформ [2, c. 76].
Р.С. Дзарасов и Д.В. Новоженов обращают внимание на скорость проведения рыночных реформ, указывая на то, что рациональный капитализм в странах развитого капитализма стал результатом долгосрочного ненасильственного развития. С другой стороны, «рациональному капитализму противостоит капиталистический авантюризм. Эта деятельность направлена на быстрое получение максимально возможной наживы путем насилия, обмана, спекуляций, подкупа представителей властей и т. д.» [3, c. 174-175]. В результате приватизации государственные активы оказались в руках «внезапно разбогатевших выходцев из номенклатуры и криминалитета» [3, c. 181]. Либерализм в России трактуется как неограниченное господство капиталистов и является «идеологическим прикрытием для авантюрного капитализма» [3, c. 184].
Уже с первых лет проведения монетаристской политики критика монетаризма начала подкрепляться эмпирически. Как известно, для монетаристов кредитно-денежная политика будет эффективна при соблюдении так называемого «денежного правила», представляющего автоматический метод регулирования денежной массы. Конкретное содержание его заключается в поддержании устойчивого роста денежного предложения, независимо от состояния хозяйственной конъюнктуры и фазы цикла. На практике денежное правило реализовывалось первоначально в форме «таргетирования денежной массы», позднее – «таргетирования инфляции». Однако анализ динамики этих показателей не выдерживает эмпирической проверки с точки зрения самой монетаристской теории. Так, В.В. Ильященко в результате исследования состояния финансового сектора экономики России и ее денежно-кредитной и финансовой политики в период с начала 90-х прошлого века по 2015 год приходит к выводу, что в течение всего периода «устойчивая прямая зависимость между приростом денежной массы и уровнем инфляции в России не проявилась» [4, c. 168]. На усиление инфляционных процессов при сжатии денежной массы в России, как несостоятельность рекомендаций монетаризма, указывает и академик С. Глазьев. Ученый считает, что «российская экономика несомненно характеризуется серьезной недомонетизацией»; такие результаты, на его взгляд, понятны, «ибо в условиях демонетизации сжатие денежной массы ведет к падению производства, соответственно к уменьшению покупательской способности денег; снижение же инфляции обеспечивается как раз расширением объемов производства и повышением его эффективности» [5, c. 10-11].
Критика монетаризма как теоретической основы рыночного реформирования и проведения макроэкономической политики в дальнейшем с самого начала и до сих пор сопровождается дискуссией по поводу приоритетности двух основных инструментов макроэкономического регулирования: кредитно-денежной и фискальной политики. Начало ей на Западе было положено в 70-е годы XX века полемикой между монетаристами, критиковавшими кейнсианские программы по управлению совокупным спросом посредством проведения активной бюджетной политики и выдвигавшими на первый план автоматическую, основанную на жестких правилах монетарную политику, и фискалистами, доказывавшими эффективность дискреционной фискальной политики. Очевидно, что точку в этом споре может поставить только практика, в том смысле, что эффективность экономической политики доказывается высокими и стабильными темпами роста экономики. На Западе в связи с этим были предприняты попытки вычленить вклад кредитно-денежной и фискальной политики в обеспечение экономического роста. Однако модели, используемые монетаристами и кейнсианцами, дают разные результаты и не могут, видимо, служить основой их сравнения. Следует отметить, что несмотря на утверждение господства неоклассического мейнстрима, развитие кейнсианской научно-исследовательской программы на Западе не прекращалось, а в связи с последним мировым экономическим кризисом и формированием «новой нормальности» произошел взрывной рост публикаций о Кейнсе и «по Кейнсу».
В отечественной экономической литературе кейнсианский подход к анализу экономики актуализировался прежде всего в связи с неудовлетворительными последствиями российских реформ. Анализ взглядов российских экономистов с точки зрения концепции научно-исследовательских программ И. Лакатоса показывает, что их разработки укладываются в рамки кейнсианской программы, как с точки зрения «твердого ядра», так и «защитного пояса». Предметом исследования российских экономистов все чаще становятся совокупный спрос и его составляющие, неопределенность и факторы, ее определяющие. В целом, «основными направлениями рецепции кейнсианских идей в отечественной экономической мысли постсоветского периода выступают: 1) эмпирическое подтверждение моделей Р. Харрода, Дж. Тобина, А. Эйхнера, кейнсианских функций потребления, сбережений и инвестиций, 2) создание модели эндогенного роста с учетом инвестиционной близорукости, описывающей образование «порочного круга долгосрочного спада», 3) создание модели инвестиционного поведения крупного российского бизнеса с учетом особенностей инсайдерского контроля и образования ренты» [6, c. 20]. Все это говорит о том, что в отечественной экономической науке вектор развития смещается в сторону кейнсианства. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что в теории накоплен определенный потенциал для смены парадигмы экономической политики, переход от либеральной концепции минималистского государства к активной роли государства в обеспечении темпов, пропорций и качества экономического роста.
Результаты исследования и их обсуждение
Взаимосвязь экономической теории и практики. Экономическая теория как наука общественная выполняет четыре функции: познавательную, практическую, методологическую и идеологическую. Связь теории и практики осуществляется только через реализацию экономической теорией всех своих функций, но наиболее наглядно эта связь проявляется в практической (прогностической) функции. Содержание практической функции, по общему мнению, заключается в том, что позитивные знания, вырабатываемые теорией («как есть на самом деле»), дают основу для нормативных рекомендаций для экономической политики, проводимой государством («как должно быть»). Это принципиальная схема крайне упрощает связь теории и практики, поскольку не учитывает всех опосредствующих звеньев, лежащих между ними. В частности, экономическая теория, претендующая на некую универсальность (всеобщность), не является и не может являться таковой в силу, как минимум, специфики формирования своего предмета [7, c. 232]. Следовательно, экономическая теория в своей позитивной части не может быть прямым руководством к действию как основа макроэкономической политики. В реальной действительности последняя является результатом действия множества объективных и субъективных факторов. Сказанное означает не отрицание необходимости, возможности и практической реализуемости принципа научности экономической политики, а неизбежность поиска «своего пути». А именно: любая страна должна найти (выработать) соответствующую своим особенностям исторического развития, специфике институционального устройства, объективным условиям начала реформирования модель развития.
Состояние российской экономики. Основная характеристика современного этапа развития российской экономики – стагнация, выражающаяся в снижении темпов роста до величин, сопоставимых со статистической погрешностью (таблицу).
Если взять отдельные показатели, то их динамика также говорит об исчерпании потенциала экспортно-сырьевой модели. За шестилетний период (2013–2018 гг.) рост промышленного производства составил 0,6 %, инвестиции сократились на 3,4 %, объем строительного производства упал на 7,2 %, объем розничного товарооборота – на 4,9 %. Продолжается старение основных фондов, 23 % машин и оборудования работают сверх сроков амортизации. Суммарное снижение реальных располагаемых доходов населения за шесть лет составило 6,9 %, растет число бедных, с 2017 года возобновилась депопуляция населения [9, c. 17-18].
Рост ВВП (годовой %) [8]
|
2008 |
2009 |
2010 |
2011 |
2012 |
2013 |
2014 |
2015 |
2016 |
2017 |
2018 |
|
|
Россия |
5,2 |
–7,8 |
4,5 |
4,3 |
3,7 |
1,8 |
0,7 |
–2,3 |
–0,3 |
1,6 |
2,3 |
|
Мировая экономика |
1,8 |
–1,7 |
4,3 |
3,1 |
2,5 |
2,7 |
2,8 |
2,9 |
2,6 |
3,2 |
3,0 |
Причины стагнации называются разные, начиная от влияния внешних факторов (замедление мирового роста, санкции) до «ловушки среднего дохода», однако, все экономисты сходятся в одном – в необходимости смены модели экономического роста. При этом, большинство из них согласны с тем, что «потенциал безраздельно господствующей вот уже третье десятилетие в нашей стране неоклассической экономической парадигмы недостаточен для адекватного ответа на все более глубокие проблемы общественно-экономических практик, на вызовы технологического прогресса» [10, c. 7]. Отсюда вытекает необходимость обращения к неортодоксальным школам экономической мысли, включая разработки отечественных экономистов.
Потенциал неортодоксальных экономических теорий в преодолении стагнации российской экономики. В связи с тем, что с момента возникновения макроэкономики в экономической теории противоборствуют фактически две научные программы: неоклассическое направление и кейнсианство, представляется закономерным вопрос: насколько реальные процессы, происходящие в современной экономике, соответствуют этим программам? Неоклассическое направление в своих макроэкономических теориях продолжает опираться на механизм совершенной конкуренции (пусть и с некоторыми ограничениями) и, видимо, будет на них опираться, так как отказ от него означает разрушение ее твердого ядра. Это обстоятельство приводит к тому, что неоклассические теории продолжают описывать некие идеальные условия функционирования рынка, которые, как показывает историческая практика, все более и более отдаляются от реально происходящих экономических процессов.
В противовес этому, кейнсианство как научно-исследовательская программа не проявляет признаки «растерянности». Экономисты – приверженцы кейнсианских позиций объясняют множество появившихся в последние 20–30 лет тенденций, которые усугубили ситуацию несовершенного рынка, описанную Дж.М. Кейнсом. С кейнсианских позиций делаются предсказания, которые эмпирически подтверждаются и предлагаются практические рекомендации.
Представляется, что кейнсианские рекомендации выхода из кризиса, созданного факторами изменившегося мира как «новой нормальности», наиболее полно (как общие направления) представлены Дж. Стиглицем. Он пишет: «Более эффективная экономика и более справедливое общество строится на том, чтобы заставить рынки работать именно как рынки – более конкурентными, менее эксплуатирующими – и закаленными к эксцессам… К несчастью, мы двигаемся в неверном направлении; существует риск, что политические и экономические изменения ухудшат положение. Я заканчиваю на ноте, подчеркивающей, что должно случиться, если мы изменим курс – осторожной ноте оптимизма» [11, c. 340]. Единственными проигравшими от предлагаемых Стиглицем реформ могут стать, как пишет сам экономист, «некоторые из 1 процента – те, чей доход, например, зиждется на рентоориентированном поведении, и те, кто с ними сильно связан» [11, c. 341]. Исследования российских экономистов (Р.С. Дзарасов и Д.В. Новоженов) показали, что российский бизнес в большинстве своем рентоориентирован, а крупный бизнес рентоориентирован практически полностью, что указывает на то, что сопротивление переменам в российской экономике будет, видимо, ожесточеннее, чем в экономиках развитых стран.
Рекомендации Дж. Стиглица имеют несколько направлений [11, c. 341-356]:
1) сдерживание «излишек» наверху, что включает в себя семь реформ: сдерживать деятельность финансового сектора; установить строгую и эффективную реализацию законом о конкуренции; ограничить возможности менеджеров выводить корпоративные ресурсы на собственные нужды (проблема, рассматриваемая Р.С. Дзарасовым и Д.В. Новоженовым); введение многоуровневого закона о банкротстве («закон о банкротстве, более дружелюбный к заемщику, даст банкам мотивацию быть более внимательными при кредитовании»); прекратить государственную раздачу корпорациям и банковскому сектору в явной форме; прекратить материальную поддержку корпоративного сектора (раздача в скрытом виде, через налоговую систему и иные «лазейки»); «демократизация доступа к правосудию и уменьшение гонки вооружений»;
2) создание прогрессивной налоговой системы; создание эффективной системы налогообложения наследуемого имущества. На необходимость более жесткого налога на наследуемое имущество и активов указывает и В.Т. Рязанов, считая это частью поддержки менее защищенного населения, благодаря выравниванию жизненного старта [12, c. 625];
3) целенаправленная помощь «99-ти процентам»: максимально свободный доступ к образованию для всех; помогать сберегать бедным (например, система льгот, помогающих приобрести жилье); обеспечение свободного доступа к медицинской помощи для всех; другие программы социальной поддержки;
4) умерить (смягчить) глобализацию;
5) меры по восстановлению и поддержке полной занятости с целью повышения благосостояния рядовых граждан, через политику распределения национального богатства;
6) «поддержка коллективных действий работников и граждан »;
7) рост, основанный на государственных инвестициях; перенаправление инвестиций и инноваций (как частных, так и государственных) на создание рабочих мест и охрану окружающей среды. В.Т. Рязанов также считает, что «переход к эколого-ориентированному и социально-сбалансированному экономическому росту на данный момент представляет собой долгосрочный ориентир в понимании хозяйственной модели будущей экономики» [12, c. 625];
8) пытаться обеспечить доступ к менее искаженной информации; стремиться делать деньги менее важными для политического процесса; сделать голосование обязательным и более значимым; обеспечить политический процесс более чуткий к нуждам «99 процентов».
Заключение
Таким образом, анализ кейнсианской научно-исследовательской программы показал, что изменения, произошедшие в экономико-хозяйственной жизни, не изменили законов ее функционирование. Мир стал еще более кейнсианским и менее неоклассическим. Это означает, что настало время для изменения парадигмы экономической политики. Несмотря на отсутствие в российском научном сообществе консенсуса относительно теоретической основы экономической политики и конкретных мер, которые могут привести к выводу российской экономики из стагнации, очевидно, что эта политика должна базироваться на отказе от монополии неоклассического мейнстрима и создании собственной модели, в основу которой должны быть положены разработки отечественных экономистов в русле кейнсианской научной программы.
Библиографическая ссылка
Кусургашева Л.В., Черновол С.Н. ИЗМЕНЕНИЕ ПАРАДИГМЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ: СТАГНАЦИЯ РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИКИ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ НАУКА // Вестник Алтайской академии экономики и права. – 2019. – № 12-2. – С. 108-114;URL: https://vaael.ru/ru/article/view?id=883 (дата обращения: 23.11.2024).